14.04.2008 - Декан экономического факультета УрГУ Сергей Кадочников уверен: российские университеты должны перейти на западные принципы отбора кадров и оценки качества образования

Декан экономического факультета УрГУ Сергей Кадочников уверен: российские университеты должны перейти на западные принципы отбора кадров и оценки качества образования. Только в этом случае российское образование станет конкурентоспособным, а наши выпускники — мобильными

Со следующего года все российские вузы перейдут на двухуровневую систему высшего образования. Механизмы Болонского процесса, к которому Россия присоединилась еще в 1998 году, наконец-то запущены: формально наша высшая школа будет приведена к европейским нормам. Впрочем, на качестве образования изменения вряд ли скажутся: российских экономических вузов и факультетов по-прежнему нет ни в одном признанном международном рейтинге. Что делать в этой ситуации вузам и к чему нас приведет Болонский процесс? Чтобы получить ответы на эти и многие другие вопросы, мы пригласили в редакцию «Эксперт-Урала» декана экономического факультета Уральского государственного университета им. А.М. Горького (Екатеринбург) доктора экономических наук Сергея Кадочникова.

— Сергей Михайлович, на нашем рынке труда сложилась такая ситуация, что работодателя не интересует диплом работника. Почему, на ваш взгляд, так происходит?

— Особенность рынка труда в том, что работодатель не может сразу определить качество труда работника, это своего рода доверительный товар. Как и образование: студент не знает точно, какие знания он получит в вузе. Поэтому в идеале диплом должен быть сигналом для работодателя. Но на отечественном рынке есть две проблемы: во-первых, не существует рейтинга вузов, нельзя выявить лидера; во-вторых, любой российский диплом — документ не вуза, а государства. Вуз не имеет свобод в структуре образовательной программы, он должен следовать образовательным стандартам государства.

— Как решить эти проблемы?

— Мне кажется, нужно искать внешние критерии, создавать рейтинги вузов силами структур, для которых независимость — вопрос жизни и смерти. Главное — понять: что такое экономическое образование в России на фоне мировых образцов? Глобализация в очень существенной степени затронула сферу образования. В первую очередь это отразилось на академической мобильности студентов. На первых местах по числу иностранных студентов сейчас стоят США (23%), Великобритания (14%), Германия (10%) и Франция (9%). В России, для сравнения, — 3% иностранных студентов, большая часть — из стран СНГ. Вот когда их у нас будет 10%, тогда мы поймем, что наши стандарты чего-то стоят. Но до тех пор мы не можем использовать подобные критерии. Сейчас нам приходится придумывать внутренние оценки, которыми пользуются службы, отвечающие за качество образования в нашей стране. Такая организация — Государственная служба по надзору в сфере образования и науки — у нас появилась восемь лет назад. По каким критериям эта структура оценивает качество образования? Раз нет никаких внешних критериев, приходится использовать традиционные: обеспеченность вуза ресурсами, площади на одного обучающегося, число профессоров, количество учебников.

— А какие критерии применяют на Западе?

— Самый распространенный — индекс цитируемости в академических журналах профессоров, которые работают в университете. В России число реферируемых журналов можно пересчитать по пальцам. В мире около 80 основных экономических журналов, из них шесть-восемь самых крупных. Если за шесть лет две-три твои публикации попадают в эти журналы, ты становишься полным профессором в очень хорошем американском университете. Поэтому именно этот критерий сейчас главный, и на его основе составляются рейтинги вузов.

— Какие вузы лидируют в области экономического образования?

— Есть большое количество рейтингов университетов. Наиболее признанные базируются именно на индексах цитирования профессоров. По этому критерию на первом месте Гарвард, на втором — Чикагский университет, на третьем — Массачусетский технологический институт. В первой десятке только американские вузы, замыкает ее университет Беркли (Калифорния). Первые европейские появляются в двадцатке, их два: Лондонская школа экономики и Тилбургский университет (Голландия). В первые сорок попадают еще три европейских вуза, в сотню — четыре-пять. Российских среди них нет.

— Почему так происходит?

— Объясняется все тем, что в США эти критерии действуют еще с 70−х годов прошлого века, в Европе — с 90−х годов. Поговорите с любым европейским молодым профессором: индекс цитируемости — единственное, что его волнует. Все занимаются исследованиями и публикуются.

— Разве публикации — показатель преподавательской, а не научной работы?

— В какой-то степени это так: можно вспомнить Гегеля, философа с мировым именем, но очень плохого преподавателя. Однако в широком смысле преподавание — это формирование научной школы: пусть у тебя нет таланта педагога, но ты все равно оставляешь после себя школу, которая воспроизводит знание, двигает его вперед. Даже когда мы говорим о бизнес-школе, где преподавание кажется более важным, чем научные достижения, теперь там главный критерий оценки профессора, дающего бизнес-курсы, — эмпирические исследования поведения фирм. Если обратиться к примеру Высшей школы менеджмента Санкт-Петербургского университета, самой продвинутой бизнес-школы в России, доплаты преподавателям определяются в ней на 50% научной работой и еще на 50% — педагогической. У нас на факультете мы действуем примерно так же. Но если говорить о долгосрочной перспективе, то научная работа гораздо важнее. Вскоре и мы свою систему критериев оценки преподавателей будем корректировать именно в эту сторону.

Расскажу о том, как процесс отбора кадров происходит в Соединенных Штатах. Там существует устоявшийся рынок выпускников программ PhD — докторов наук, собирающихся стать преподавателями. Раз в год, в начале января, экономисты собираются на заседание Американской экономической ассоциации (АЭА). За полгода до него все желающие пишут заявления в университеты и исследовательские организации, куда они хотели бы устроиться. Специальные комиссии вузов отбирают несколько претендентов и проводят с ними собеседования в рамках заседания АЭА. Те, кому повезло, в течение марта-апреля приезжают в вуз и делают открытый доклад. После чего происходит еще несколько собеседований в разных комитетах, и с лучшими преподавателями заключают контракт. Первый — на шесть лет: по-нашему это что-то вроде доцента. Человек становится полупрофессором (junior professor), работает на факультете и читает курсы — около 10 часов в неделю. По истечении трех лет преподавателя оценивает комитет профессоров факультета и определяет, продлевать ли контракт еще на три года. За все время преподаватель должен публиковаться в лучших экономических журналах: именно по публикациям и проектам его будут оценивать по истечении шести лет. Если оценка положительная, преподаватель становится так называемым полным профессором (tenure professor). То есть профессором на всю оставшуюся жизнь: он может перестать работать, ничего не публиковать, но статус не потеряет. Конечно, все работают. На мой взгляд, будущее за подобной системой отбора кадров.

— В России есть вузы, которые перешли на эту схему?

— Только два. Российская экономическая школа в Москве работает полностью по такой системе, ее ввели еще четыре года назад. Сегодня у нее лучшая магистерская программа по экономике в стране, там уже четыре полных профессора, причем два закончили программу PhD в западных университетах. В этом году они принимают максимальное число претендентов — пять человек. В Государственном университете — Высшей школе экономики (ГУ-ВШЭ) только два подразделения в прошлом году начали частично использовать эту схему. Мы тоже планируем ее вводить.

— Почему, кстати, ГУ-ВШЭ считается топовым экономическим вузом?

— Есть несколько факторов. Главный — преподаватели. В ГУ-ВШЭ самая большая доля преподавателей, которые публикуются в хороших российских журналах и на Западе. Второй — уровень проводимых научных исследований и конференций. Третий — наличие серьезного зарубежного партнера, Лондонской школы экономики: она в Европе первая среди экономических вузов. Наконец, там очень обширная программа прикладных экономических исследований, в частности по заказу правительственных структур РФ: министерств финансов, экономического развития и торговли, образования и науки. По некоторым оценкам, доля доходов от такого рода исследовательских работ в ГУ-ВШЭ составляет около 30%.

— А на вашем факультете?

— Не больше пяти процентов. Вообще структура доходов — тоже один из показателей уровня вуза. К примеру, в США человек, который идет преподавать в вуз, должен быть уверен в том, что он будет обеспечен стабильным доходом. В России мы находимся в ситуации демографического спада, и года через три число абитуриентов упадет на 40%. Возникает вопрос: зачем преподавателю идти в университет, если он знает, что студентов (а значит, и доходов) будет меньше? Поэтому мы должны использовать новую модель финансирования и перейти на ту модель найма преподавателей, о которой я говорил. Для этого нужно создать денежный фонд (endowment), которым вуз не имеет права распоряжаться — он может только получать проценты с него. И эти проценты направлять на оплату труда преподавателей.

— Каковы источники финансирования фонда?

— Только деньги партнеров и выпускников.

— И вы планируете создать такой фонд?

— Да. Цель такова: через три года на нашем факультете должно быть три постоянно работающих профессора со степенью PhD. Схема простая: 6 тыс. долларов в месяц каждому, или 216 тыс. долларов в год. Эти деньги должны обеспечиваться только процентами из фонда, следовательно, размер фонда (при ставке, например, в 10% годовых) должен быть в 2,1 млн долларов.

— Где будете искать претендентов?

— На рынке очень хороших выпускников программ PhD западных университетов. ­

На Западе вообще принято приглашать преподавателей только из других вузов. Считается, что должны быть обмен научными школами, конкуренция. Иначе возникает ситуация, когда какой-то профессор плодит вокруг себя учеников, которые молятся только на него.

— С кем собираетесь конкурировать?

— Самая серьезная борьба идет за абитуриентов. На местном уровне наш основной конкурент — УГТУ-УПИ. Это самый большой вуз региона: большинство родителей закончили его и детей отдают туда же. Он формирует некую командность, ощущение семьи. У нас в УрГУ все по-другому: здесь каждый сам по себе, каждый — яркая индивидуальность. Но самое главное — уровень подготовки на нашем факультете, конечно, очень высок.

— Тогда зачем вам приглашенные профессора за 6 тыс. долларов в месяц?

— Нужно думать не только о Екатеринбурге. Приведу пример: в ГУ-ВШЭ в этом году набор примерно на 50% состоит из иногородних студентов, и это при сумасшедших ценах, около 10 тыс. долларов в год. Поступило на экономику около 300 человек, при этом из Екатеринбурга — всего двое. Из Кургана — казалось бы, при их уровне развития экономики — больше 30. С одной стороны, это значит, что образование, которое мы даем, — очень хорошее, и лучшие выпускники школ нашего региона остаются учиться именно у нас. Но мы должны все время смотреть вперед и предоставлять продукт, превосходящий характеристики локального рынка, что позволяет выпускнику быть мобильным. Уже сейчас около 7% наших выпускников работают в Москве, Санкт-Петербурге, за границей. В этом смысле конкуренты нам не УГТУ-УПИ и не УрГЭУ-СИНХ.

— Федеральные вузы?

— Не только. Например, Карлов университет в Праге. У них европейский диплом, очень хорошее экономическое образование, которое стоит всего 4 — 5 тыс. евро в год: как у нас. При этом в Чехии социально предсказуемая среда, низкий уровень преступности, продукты вдвое дешевле. Поэтому моя цель — выпускать здесь бакалавров на таком уровне, чтобы они могли поступить в любую магистратуру. Наш выпускник должен быть мобилен.

— Расскажите подробнее о системе «бакалавр — магистр».

— У нас в стране всегда было три типа экономических специальностей. Первый — теоретический, сюда входят экономическая теория и математические методы в экономике. Второй — функциональный: это маркетинг, бухгалтерский учет, финансы и кредит, менеджмент, управление персоналом. Третья группа — специальности, привязанные к отдельным отраслям: машиностроению, металлургии, энергетике, торговле. Вся модель чем-то напоминала немецкую, где тоже было разделение на три подобных класса.

В 90−е годы мы начали медленно дрейфовать в сторону более продвинутой двухуровневой модели: бакалавр — магистр.

— Это и есть Болонский процесс?

— Да. В нем заложены две основные идеи — повышение мобильности образования и обеспечение сопоставимости образовательных уровней. В нашей стране мобильность студента крайне ограничена. Почему?

У нас учебную нагрузку привыкли измерять в часах. Каждый студент, если он переходит в другой вуз, должен снова сдавать какие-то предметы, которые он не сдал в родном вузе. В Европе все курсы рассчитываются в специальных единицах — кредитах. И когда студент уезжает, к примеру, на год в другой вуз, он знает, что должен заработать сколько-то кредитов — обычно 60. Эта система дает уникальную возможность для обмена студентами внутри единой Европы, появляется постоянная миграция между вузами. Хороший пример — программа Erasmus. За 15 лет ее существования более миллиона студентов хотя бы год отучились в другом европейском вузе. Некоторые умудряются только год провести в родном университете. Видимо, просто любители потусоваться, и лидируют у них соответствующие города: Париж, Амстердам… Теперь об уровнях образования. Во всем мире их, строго говоря, три. Основные: бакалавр — три-четыре года обучения и магистр — год-два (в разных странах по-разному). Третья ступень — это PhD, доктор философии. В отличие от нашей аспирантуры, во многих странах на этом уровне очень силен образовательный элемент. Цель Болонского процесса — приведение этих уровней к единому стандарту.

— Почему нам нужна эта модель?

— Часто выпускник чувствует потребность в неких дополнительных знаниях. К примеру, приходит он на предприятие, и ему нужно понимать немного в психологии, чтобы работать с людьми, немного в технологии, чтобы разбираться в производстве. На уровне бакалавра студент получает фундаментальную подготовку в рамках одного направления. А на магистерском он выбирает любое другое: экономист может пойти в биологию, биолог — в экономисты. Это позволяет лучше приспособиться к той сфере, в которой ты собираешься работать — допустим, менеджером на биологическом предприятии. Вторая тенденция — ускорение перемен. Даже в рамках одной отрасли сейчас все очень быстро меняется. Нет смысла специализироваться в чем-то, нужно дать базовые знания — а человек сам освоится на рабочем месте. Еще есть третья логика — избранность. Раньше высшее образование отличало человека от всех остальных. Я как-то был на кладбище в Самаре и увидел там памятник. На нем значились фамилия, имя, отчество, годы жизни и подпись: «Он был ассистентом кафедры терапии медицинского института». Это нам сейчас кажется: кто это, ассистент? А когда-то это была выдающаяся роль. Сейчас этого нет: высшее образование стало социальной нормой. Но люди хотят отличаться — поэтому в магистратуре будет только 20% бюджетных мест от бакалавриата.

— И в чем разница между бакалавром и магистром?

— Основное отличие — специализированная подготовка. У магистров уже есть более 30 программ, утвержденных министерством, я думаю, их количество перевалит за сотню. По бакалавриату решение еще не принято, но скорее всего здесь будет только два основных направления: экономика и менеджмент. Будут еще образовательные профили: финансы, учет, мировая экономика и так далее, но их будет меньше, чем нынешних специальностей.

— Когда мы полностью перейдем на эту модель?

— Россия присоединилась к Болонскому процессу в 1998 году. Одними из первых схему опробовали в Санкт-Петербургском университете, со следующего года все вузы России перейдут на двухуровневую систему. Хотя все говорят о том, что будет выделен ряд специальностей, которые останутся пятилетними. На сегодня уже ясно, что это некоторые технические специальности: в атомной промышленности, сфере компьютерной безопасности. Изо всех сил за пятилетний срок обучения бьются юристы — в первую очередь юрфак МГУ. А вот их экономический факультет на новую систему полностью перешел еще в 1992 году. Ровно через год, в 1993 году, еще задолго до подписания Россией Болонской декларации, эту систему ввел наш экономический факультет — одним из первых в России. В 1998 году мы были первыми на Урале, кто открыл магистерскую подготовку по экономике.

— Каково ваше личное отношение к этой системе?

— Я скажу в отношении экономистов. Мне кажется, что это более понятная и логичная модель, и чем раньше мы все к ней перейдем, тем лучше.

Аркадий Коновалов. Эксперт-Урал.